Неточные совпадения
Было очень неприятно наблюдать
внимание Лидии к речам Маракуева. Поставив локти на стол, сжимая виски ладонями, она смотрела в круглое лицо
студента читающим взглядом, точно в книгу. Клим опасался, что книга интересует ее более, чем следовало бы. Иногда Лидия, слушая рассказы о Софии Перовской, Вере Фигнер, даже раскрывала немножко рот; обнажалась полоска мелких зубов, придавая лицу ее выражение, которое Климу иногда казалось хищным, иногда — неумным.
Добродушный человек этот рассказал Нехлюдову всю свою историю и хотел расспрашивать и его, когда их
внимание отвлекли приехавшие на крупной породистой вороной лошади, в пролетке на резиновых шинах
студент с дамой под вуалью.
Бледный юноша в широкополой шляпе, модной тогда среди
студентов (какие теперь только встречаются в театральных реквизитах для шиллеровских разбойников), обратил на себя
внимание Козлова.
Когда окруженную на бульваре толпу
студентов, в числе которой была случайно попавшая публика, вели от Страстного к Бутырской тюрьме, во главе процессии обращал на себя
внимание великан купчина в лисьей шубе нараспашку и без шапки.
Студент обратил на нее особенное
внимание.
Молодежь стала предметом особого
внимания и надежд, и вот что покрывало таким свежим, блестящим лаком недавних юнкеров, гимназистов и
студентов. Поручик в свеженьком мундире казался много интереснее полковника или генерала, а
студент юридического факультета интереснее готового прокурора. Те — люди, уже захваченные колесами старого механизма, а из этих могут еще выйти Гоши или Дантоны. В туманах близкого, как казалось, будущего начинали роиться образы «нового человека», «передового человека», «героя».
Это был первый «агитатор», которого я увидел в своей жизни. Он прожил в городе несколько дней, ходил по вечерам гулять на шоссе, привлекая
внимание своим студенческим видом, очками, панамой, длинными волосами и пледом. Я иной раз ходил с ним, ожидая откровений. Но
студент молчал или говорил глубокомысленные пустяки…
Приказчики от Керешковского, обиженные тем, что девицы больше уделяли
внимания кабинету, чем залу, затеяли было скандал и пробовали вступить со
студентами в задорное объяснение, но Симеон в один миг укротил их двумя-тремя властными словами, брошенными как будто бы мимоходом.
Играли в «барыня прислала сто рублей», в «мнения» и еще в какую-то игру, которую шепелявая Кася называла «играть в пошуду». Из гостей были: три студента-практиканта, которые все время выпячивали грудь и принимали пластические позы, выставив вперед ногу и заложив руку в задний карман сюртука; был техник Миллер, отличавшийся красотою, глупостью и чудесным баритоном, и, наконец, какой-то молчаливый господин в сером, не обращавший на себя ничьего
внимания.
Из ближайших соседей Нестора Игнатьевича короче других его знали m-lle Augustine и Marie, но и m-lle Augustine скоро перестала обращать на него всякое
внимание и занялась другим соседом —
студентом, поместившимся в № 13, и только одинокая Marie никак не могла простить Долинскому его невнимания.
В сенях было натоптано снегом и навалены кучи платьев. Несколько
студентов устроились на этих кучах в зашипели на нас, когда мы вошли. В большой гостиной рядом кто-то читал грубоватым семинарским голосом, влагая в это чтение много
внимания и убедительности. Гостиная была полна: из Москвы приехали
студенты университета, политехники, курсистки. Было накурено, душно, одна лампа давала мало свету…
Читаешь четверть, полчаса и вот замечаешь, что
студенты начинают поглядывать на потолок, на Петра Игнатьевича, один полезет за платком, другой сядет поудобнее, третий улыбнется своим мыслям… Это значит, что
внимание утомлено. Нужно принять меры. Пользуясь первым удобным случаем, я говорю какой-нибудь каламбур. Все полтораста лиц широко улыбаются, глаза весело блестят, слышится ненадолго гул моря… Я тоже смеюсь.
Внимание освежилось, и я могу продолжать.
Петра изумляло молчаливое
внимание Алексея к спорам
студентов, он лишь изредка поддерживал сына...
Но, хотя действительность протекала где-то за пределами его
внимания, — он скоро почувствовал: в булочной есть что-то необычайное, в магазине торгуют девицы, неспособные к этому делу, читающие книжки, — сестра хозяина и подруга ее, большая, розовощекая, с ласковыми глазами. Приходят
студенты, долго сидят в комнате за магазином и кричат или шепчутся о чем-то. Хозяин бывает редко, а я, «подручный», являюсь как будто управляющим булочной.
Восторженное
внимание женщин раззудило его, и он стал врать о том, что где-то на Васильевском острове
студенты готовили бомбы, и о том, как ему градоначальник поручил арестовать этих злоумышленников. А бомб там было — потом уж это оказалось — двенадцать тысяч штук. Если бы все это взорвалось, так не только что дома этого, а, пожалуй, и пол-Петербурга не осталось бы…
Ольга Михайловна говорила без умолку. Она по опыту знала, что, занимая гостей, гораздо легче и удобнее говорить, чем слушать. Когда говоришь, нет надобности напрягать
внимание, придумывать ответы на вопросы и менять выражение лица. Но она нечаянно задала какой-то серьезный вопрос,
студент стал говорить длинно, и ей поневоле пришлось слушать.
Студент знал, что она когда-то была на курсах, а потому, обращаясь к ней, старался казаться серьезным.
Потом он спрашивал себя: а зачем ему надо было лезть из своего подвала в этот котел кипящий? И недоумевал. Но все эти думы вращались где-то глубоко в нём, они были как бы отгорожены от прямого влияния на его работу тем напряжённым
вниманием, с которым он относился к действиям врачебного персонала. Он никогда не видал, чтоб в каком-нибудь труде люди убивались так, как они убиваются тут, и не раз подумал, глядя на утомлённые лица докторов и
студентов, что все эти люди — воистину, не даром деньги получают!
К ним подошла Матрёна, боязливо улыбаясь. За ней кухарка, вытиравшая мокрые глаза сальным передником. Через некоторое время осторожно, как кошки к воробьям, к этой группе подошло ещё несколько человек. Около
студента собрался тесный кружок человек в десять, и это воодушевило его. Стоя в центре людей, быстро жестикулируя, он, то вызывая улыбки на лицах, то сосредоточенное
внимание, то острое недоверие и скептические смешки, начал нечто вроде лекции.
Имея в руках Блуменбаха, Озерецковского [Озерецковский Николай Яковлевич (1750–1827) — ученый-путешественник, академик; Аксаков имеет, вероятно, в виду его книгу «Начальные основания естественной истории» (СПБ. 1792).] и Раффа (двое последних тогда были известны мне и другим
студентам, охотникам до натуральной истории), имея в настоящую минуту перед глазами высушенных, нарисованных Кавалеров, рассмотрев все это с особенным
вниманием, я увидел странную ошибку: Махаона мы называли Подалириусом, а Подалириуса — Махаоном.
Этот
студент Тимьянский, считавшийся у нас первым латинистом и, вероятно, знавший тогда не очень много по-латыни, скоро обратил на себя
внимание Фукса, понравился ему за свою латынь и стал ездить к нему на квартиру: Фукс нанимал прекрасный дом Жмакина на Арском поле.
Этого мало: художественные достоинства произведений С. Т. Аксакова были так ярки, что обратили
внимание многих на нравственные качества самого автора и доставили ему всеобщее уважение уже просто — как человеку, — поразительное доказательство этого уважения мы видели недавно в
студентах Казанского университета, праздновавших свой университетский юбилей.
Опять, как тогда, на секционном столе лежал труп, опять вокруг двух профессоров теснились
студенты, с напряженным
вниманием следя за вскрытием.
Обстоятельство это не ускользнуло и от
внимания почти всех остальных членов собравшейся компании, которые в силу его, при первом же знакомстве, оказали
студенту радушное и как бы товарищеское
внимание.
Студенты, наиболее обратившие на себя
внимание профессора своими знаниями и любовью к делу, приглашались им на семестр в свою клинику в качестве суб-ассистентов.
Васильев вошел в залу и сел. Кроме него и приятелей, в зале было еще много гостей: два пехотных офицера, какой-то седой и лысый господин в золотых очках, два безусых
студента из межевого института и очень пьяный человек с актерским лицом. Все барышни были заняты этими гостями и не обратили на Васильева никакого
внимания. Только одна из них, одетая Аидой, искоса взглянула на него, чему-то улыбнулась и проговорила, зевая...
Слухи об отозвании Витте оказались неверными. Он прибыл в Вашингтон, начались переговоры. С жадным
вниманием все следили за ходом переговоров. «Вестник Маньчжурских Армий» брался с бою. А здешнее начальство все старалось «поддержать дух» в войсках. Командир одного из наших полков заявил солдатам, что мира желают только жиды и
студенты.
В то же время на другом краю губернии пропаганда деятельно работала в стенах Горыгорецкого института. В нем воспитывалось много молодых людей не только уроженцев западного края, но и Царства Польского. Это сосредоточение большого числа польской молодежи обратило на себя особое
внимание эмиграции, и еще задолго до мятежа, около 1858 года, в Горках явилось загадочное лицо, Дымкевич, родом из Вильно, под видом футуруса, т. е. кандидата для поступления в
студенты; но в институт он не поступал и жил в Горках.
Так как никто не расточал особенных знаков
внимания воину-философу, кроме тех, которых требует долг гостеприимства и светской вежливости, и не старался занять его своею беседой о новейших вопросах, он отвел своего оппонента на прежнее место, с которого свело
студента приглашение к пожертвованиям.
Женился он, кажется, еще
студентом, и во всяком случае гораздо ранее, чем прославился в писательстве, а поставил он себя дома так неудачно, что жена считала себя очень умною, а его называла «глупым» и никак не хотела верить тому, что он может «сочинить» что-нибудь стоящее
внимания.